Тайна в его глазах - Страница 41

— Невозможно, — подтвердил еще раз. — Ты посмотри. Посмотри на это. Ну взгляни.

Он раскрыл дело в самом начале на результатах вскрытия. Он нарочно играл на моих нервах, потому что я терпеть не могу данные вскрытий. Он же прекрасно это знает!

— Эта девушка, Колотто, метр семьдесят, шестьдесят два килограмма, — прочел он и постучал указательным пальцем по интересующему его абзацу. — Видишь? — И, хитро улыбнувшись, добавил: — Она была выше его на две головы.

Лицо Гомеса моментально помрачнело. Или мне так, по крайней мере, показалось, но теперь я начал уделять больше внимания своему пьяному сотруднику, чем подозреваемому, на которого я едва взглянул.

— И кроме того… — Сандоваль сделал паузу, перелистывая дело туда-сюда. Остановился на фотографиях со сцены преступления. — Я не знаю, хорошо ли ты рассмотрел эту женщину. — Он развернул дело ко мне, чтобы я посмотрел, и постарался сосредоточить на мне свой мрачный взгляд. — Она была прекрасна…

Опять развернул дело к себе.

— Красота, подобная этой, — продолжил он, — недоступна кому-либо из смертных. — И, словно говоря самому себе, добавил вдруг погрустневшим голосом: — Надо быть настоящим мужчиной, чтобы иметь такое чудо.

— Ах, ну да! Конечно!

Я повернул голову. Гомес заговорил! Выражение его лица стало жестким, рот скривился в пренебрежительной усмешке. Он не сводил взгляда с Сандоваля.

— Конечно, этот придурок, за которого она вышла замуж, наверное, был настоящий мачо, ну конечно!

Сандоваль посмотрел на него, потом посмотрел на меня и слегка кивнул головой в сторону Гомеса:

— Бесполезно. Парень не понимает. Помнишь? Вчера ты мне сказал, что жертва знала убийцу, потому что входная дверь не была взломана?

«Гениально», — сказал я про себя. Эту информацию я приберегал как последний козырь, чтобы разыграть при наилучшей возможности, а этот баран вот так взял и протрепался.

— И что?

Ну разве можно быть настолько пьяным, чтобы не заметить мою интонацию уже почти состоявшегося убийцы?

— Именно так, именно так. — Самым ужасным было то, что Сандоваль выглядел так живенько, так бодро, что казалось невозможным, чтобы он не замечал, что творит. — И ты думаешь, что у такой женщины было время, было место в голове, чтобы помнить всех тукуманских соседей и открывать им двери вот так запросто во вторник с утра, не видя их уже хрен знает сколько времени и даже не вспоминая о них? Да даже не думай, Бенжамин.

Сандоваль швырнул дело на стол и развел руками, словно подведя черту под успешным доказательством своей теоремы.

— А этот? Он кто? — Свой вопрос Гомес обращал ко мне, и тон был агрессивным. Я ему не ответил, потому что до меня стало доходить, что делает Сандоваль, и я понял, что из нас двоих не в себе был я, а не он.

— Но тогда нам нужно совершенно поменять направление расследования… — обратился я к Сандовалю, и сомнения, наполнявшие мой голос, не были поддельными.

— Вот именно. — Сандоваль, довольный, посмотрел на меня. — Мы должны искать высокого мужчину. Добавим — красавца. Кого-то, скажем, способного оставить след в жизни такой женщины. — И уже сдержанным голосом: — Наверное, надо проверить ее… друзей?

— Кончай нести ерунду. — Гомес покраснел и не отрывал глаз от Сандоваля. Синяк над бровью, казалось, вмиг опух. — Чтоб ты знал, Лилиана отлично помнила, кто я такой!

Я вздрогнул. Сандоваль посмотрел на него с нетерпеливым выражением неприязни, так, словно когда тебе позвонили в дверь, открываешь, а там разносчик листовок, который просит помочь его картелю к Рождеству. Сандоваль стал серьезным:

— Не шути, парень. — И развернулся ко мне: — И вот еще что: по данным вскрытия, этот тип, который на нее накинулся, был здоровяк… этакий жеребец. — Он открыл дело и зачитал, а вернее, сделал вид, что зачитывает: — «По глубине вагинальных повреждений можно судить о том, что атаковавший — мужчина… хм… одаренный природой. Точно так же гематомы на шее говорят о геркулесовой силе рук нападавшего».

— Сейчас я тебе покажу, козел! Как я ее отымел, эту шлюху!

За секунду Гомес вскочил и уже орал в сантиметре от лица Сандоваля. Охранник, быстро среагировав, одним движением усадил его обратно на стул и надел наручники. Сандоваль фыркнул, неизвестно, из-за ругани или из-за зловонного дыхания задержанного. И опять обратился к нему:

— Парень, — на лице Сандоваля было выражение сострадания, смешанного с сожалением по поводу того, что ему так сильно докучают, словно напротив него сидел ребенок, который продолжал себя плохо вести, но ему не хотелось его наказывать, хотя терпение уже подходило к концу, — не выпрашивай карамелек, смотри, ведь сегодня не твой день рождения.

А потом он развернулся, словно продолжая выкладывать свои гипотезы, но теперь уже мне.

— Придурок. Ты и не представляешь, что я с ней делал, с этой грязной потаскухой.

Сандоваль снова посмотрел на него. Теперь его лицо говорило о том, что терпение его находится на грани.

— Ну-ка. И что ты можешь рассказать? Давай. Отважься, жеребец.

21

Исидоро Антонио Гомес говорил без перерыва в течение последующих семидесяти минут. Когда он закончил, у меня болели пальцы, из-за усталости я перепутал только порядок букв в паре слов, но все остальное зафиксировал без ошибок. Я спрашивал, а Гомес отвечал, смотря на Сандоваля, словно ожидая, что тот переломится и рассыплется перед ним, осыпется на деревянный пол. А Сандоваль вел свою игру: постепенно его скучающее и недоверчивое выражение лица становилось все более заинтересованным, а к концу показаний он надел маску удивленного уважения, чуть украшенную налетом восхищения. Гомес заканчивал почти тоном лектора, перечисляя предосторожности, к которым прибегал после того, как позвонил матери и узнал, что отец Лилианы расспрашивал о его местонахождении.